план и/или рынок: вопрос для науки или идеологии?

 

Егоров Д.Г.

Принципиальной проблемой приложения любой экономической теории к практике является априорная идеологическая нагруженность экономики. Еще в ХVII веке Томас Гоббс написал примечательный афоризм: «Я не сомневаюсь, что если бы истина, что три угла треугольника равны двум прямым углам квадрата, противоречила чьему-либо праву на власть или интересам тех, кто уже обладает властью…, учение геометрии было бы если не оспорено, то вытеснено сожжением всех книг по геометрии», – а выводы из экономических теорий непосредственно затрагивают интересы людей (причем в степени большей, нежели выводы любой иной науки). С другой стороны, в отличие от физики, экономические процессы происходят не только в материальном мире, но и в мире субъективных представлений: в результате идеологически обусловленная манипуляция экономическими конструкциями совсем не так очевидна, как аналогичное идеологическое вторжение, ограниченное только лишь материальной реальностью.  В качестве примера обратимся к известному курьезу с принятием в одном из штатов США закона о принятии числа p = 4: понятно, что объявившиеся сразу по принятии этого акта проблемы тут же привели к осознанию абсурдности такой «поправки» математики.

Вопрос о соотношении планового и рыночного регулирования экономики – как раз относится к разряду идеологически перегруженных. Конечно, в экономике неизбежны и добросовестные заблуждения: объективно они связаны с меньшей формализованностью и строгостью теорий (в сравнении с науками точными), и сложностями строгой экспериментальной проверки (в сравнении с науками естественными). Как их минимизировать? Выводы будут тем более научными, чем менее мы будем пользоваться при их формулировке обыденным мышлением, – следовательно, в качестве первого шага нужно точно определять понятия, и избегать неправомерных отождествлений.

Одним из таких отождествлений является тенденция увязывать вопрос о соотношении планового и рыночного регулирования экономики с вопросом о собственности на средства производства (Отметим, что исторически такое смешение восходит к К.Марксу: разработав теорию делового цикла и связанного с ним кризиса перепроизводства, и сделав из нее вполне научный вывод о необходимости управления индустриальной экономикой, К.Маркс, однако, дополнил его уже идеологическим тезисом о том, что необходимой предпосылкой такого управления является обобществление средств производства. Идеология в данной теме столь сильно перемешалась с собственно наукой, что последствия этого ощущаются и сегодня). Реально это два абсолютно разных вопроса – и мыслимы все 4 комбинации ответов:

1) экономика рыночная с господством частной собственности (теоретическая модель – «идеальный рынок», конкретный пример: Сингапур [1]);

2) экономика плановая с господством частной собственности (теоретическая модель – межотраслевой баланс, конкретный пример: Япония);

3) экономика рыночная с существенно государственной собственностью на средства производства (теоретическая модель – социализм по О.Ланге [2], конкретный пример: Югославия 70-х годов прошлого века);

4) экономика плановая с существенно государственной собственностью на средства производства (теоретическая модель – межотраслевой баланс, конкретный пример: СССР).

Теперь определим понятие «рынок»: это среда, посредством которой происходит обмен экономически значимой информацией (или: рынок – это информационная среда экономической системы). В качестве комментария к нашему определению обсудим «образцово неудачное», по нашему мнению, определение: «рынок – это институализированный и организованный обмен»[3]. В чем его неудачность? В первую очередь, в смешении эмпирического и теоретического уровней рассмотрения: конечно, любой реальный рынок надо организовывать и институализировать, но в теории смешивать два разных теоретических конструкта («рынок» и «институт») недопустимо. Идеальный рынок (на котором действуют всеведущие, непогрешимые, вездесущие, абсолютно правдивые homo oeconomicus) в институтах не нуждается: они (институты) есть следствие того, что реальные рыночные агенты не имеют всей нужной информации, совершают глупости (то есть даже имеющейся информацией не способны толком распорядиться), обманывают, и т.д. Наконец, информационный и физический обмены совмещены во времени и пространстве только при примитивной форме рынка («на базаре»). В развитой форме рынок теряет какую-либо пространственную определенность, становясь просто информационной средой в чистом виде: можно ли, например, увидеть или потрогать рынок недвижимости, рынок цветных металлов, рынок облигаций? Акты физического обмена чем бы то ни было есть только следствие процесса рыночного обмена информацией, – и могут быть существенно оторваны от него во времени и в пространстве.

 В случае если экономические агенты по своим качествам соответствуют homo oeconomicus, – для образования экономической системы, и достижения ею оптимально-равновесного состояния ничего кроме рынка (т.е. возможности обмена информацией) не надо: поэтому такая модель и называется «чистым» (свободным от каких-либо институтов) рынком. рынок есть та первичная реальность, которая присутствует в любой экономической системе, – поскольку в любой экономической системе происходит обмен информацией между ее частями, следовательно – есть какая-то среда, эту информацию передающая. К сожалению, модель «чистого рынка» в общем случае весьма далека от реальности [4]: реальные экономические агенты не ангелы (и даже не homo oeconomicus). Поэтому любая реальная экономическая система – это рынок, дополненный какими-то институтами.

Институты – это идеальные модели, задающие правила поведения участников экономических отношений. Их функция – ограничивать потенциально огромный выбор вариантов поведения некими рамками, т.е. уменьшать неопределенность (следовательно – уменьшать требуемую для принятия решения информацию, поиск которой тоже есть труд). В рамках институционально-ограниченного поведения потенциально возрастают издержки от возможно-неоптимального сочетания факторов производства, – но уменьшаются издержки трансактные (предполагается, что общий баланс – в пользу носителей институтов; в ином случае институты подлежат трансформации).

Что же такое планирование с точки зрения институционального подхода? – просто один из институтов, имеющийся в любой «рыночной» системе, – как на микро-уровне (в виде фирм: трактовка фирмы как островка планирования в рыночном море со времен Р.Коуза общепринята), так и на макро-уровне (ибо чем занимаются правительства стран с самыми «либерально-рыночными» экономиками, если не планированием?). Подобно тому, как оптимальный размер фирмы задается соотношением уровня внутрифирменных и рыночных трансакционных издержек, оптимальная степень планирования может быть определена по достижению равенства между предельными издержками рыночных трансакций (которые растут по мере уменьшения директивного регулирования цен) и предельными издержками управления (которые растут по мере увеличения регулирования). Говоря проще, управляющие процедуры имеют смысл до тех пор, пока затраты на управление ниже выгод от оного.

Известная критика социализма представителями Австрийской школы [5], будучи абсолютно верна для случая тотального планирования (когда издержки поиска информации растут экспоненциально), оказывается совсем не к месту, если мы не ставим целью построение государства Платона. Здесь уместна аналогия с отношением между инстинктами и разумом: если человек решит контролировать умом напряжения и расслабления всех своих мышц при ходьбе, от информационной перегрузки он не сделает и шагу; однако разве из этого следует, что разум человеку только во вред? «Стандартные практические задачи, стоящие перед живым существом, инстинкты решают лучше, чем разум. Однако есть и оборотная сторона дела… Разум позволяет человеку решать некоторые проблемы раньше, чем они встанут перед нами на самом деле. Что и обеспечивает человеку эволюционное преимущество перед животными» [6]. Подобно тому, как разум ставит человека на новую ступень по сравнению с животными, появление института централизованного планирования также переводит экономическую систему на новый уровень эффективности. На рынке, лишенном института централизованного планирования, устанавливается равновесие, но - не неоптимальное, и самопроизвольный переход в точку оптимума (для реальных индивидов, а не homo oeconomicus) практически невозможен.

Значит, противопоставление «рыночной экономики» и «плановой» – идеологический пережиток? Представляется, что все не так просто: в обозначенной теме, по нашему мнению, весьма велика значимость откровенной идеологической ангажированности (экспликация которой и есть лучший способ ее элиминации): экономика «развитых рыночных стран», например, Японии и США, в весьма значительной степени регулируется [7], в то время как для других стран предлагаются рекомендации Вашингтонского соглашения по неолиберализму (neoliberal Washington consensus): либерализация (отказ от регулирования) торговли и финансов, сведение к нулю инфляции, проведение приватизации («правительство должно уйти с дороги»). Результат следования этим рекомендациям – неизменно плачевный: «…с 1945 года Соединенные Штаты использовали Бразилию как "тестовую область для современных научных методов промышленного развития, твердо основанной на капитализме". Эксперимент был выполнен с самыми "лучшими намерениями". Иностранные инвесторы процветали… в то же время Мировой Банк сообщал, что две трети населения Бразилии не имели достаточно пищи для нормальной физической деятельности… Когда бедствие начало поражать и богатый класс, "современные научные методы развития, твердо основанные на капитализме" (Хэйнс), вдруг превратились в доказательство зла государственности и социализма.»[8]

Похоже, норма прибыли при вложении денег в публикацию и распространение работ Ф.Хайека – выше, чем при наркоторговле…